За столом сидела компания. Праздновали юбилей. Считалось, что это юбилей единственной в их компании сравнительно молодой женщины, выполнявшей роль хозяйки дома. В то же время было понятно, что хозяйкой в полном смысле этого слова она не была, потому как время от времени то спрашивала где что лежит, то просто ждала ответа от хозяина застолья. По поведению гостей чувствовалось, что здесь собрались давно и хорошо знакомые люди. В то же время по некоторой стеснительности в словах и обращении невольно напрашивался вывод, что эти люди уже давненько не встречались.
Женщина, как это и положено юбиляру, была весела и общительна. Она заговаривала то с одним из гостей, то с другим, весело смеялась, шутила. Это было понятно и ничуть не удивляло гостей. Их удивление, которое проскальзывало в малозначимых репликах, несколько смущенных и даже сказать больше, удивленно растеряных взглядах, было адресовано хозяину этого дома. Да и то, сказать по правде, хозяин почему-то выглядел чужим на этом празднике. Он все больше молчал, хотя старательно пытался играть свою роль. Причины такого поведения для большинства гостей были не совсем понятны. Видимо тот образ, который сопутствовал ему в годы знакомства резко отличался от ныне сидящего перед ними. Но не для всех. Кое-кто из сидящих за столом знал немного больше остальных и понимал или, может быть, думал, что понимает, поведение хозяина.
Разговоры, как это водится за столом, велись на самые разные темы, причудливо перескакивая с одной на другую по только им ведомым законам. Повспоминали смешные случаи из своей жизни, пообсуждали политику. Могли порассуждать о спорте, уж тут все специалисты, но возраст гостей делал эту тему для них уже не актуальной. Беседам не мешал даже бубнящий в углу обязательный нынче телевизор.
На столе было полно вина, хорошей закуски. Но видно было, что никто из гостей этим делом не злоупотребляет. Пили в меру. Ели аккуратно. Принялись петь песни своей молодости. И все было бы хорошо, уже совсем расслабились, уже исчез тот холодок, который помимо их желания возник в общении по причине довольно долгой разлуки. Но. Всегда появляется это проклятое «но».
Одна из женщин, скорее всего это была очень близкая подруга хозяина, смущенно улыбаясь и в то же время решительным голосом, вдруг, обратилась к хозяину с вопросом. Вопрос этот был, странным несколько, полностью выпадал из темы застолья, потому что касался интимных сторон и был в общем не уместен здесь. Но он был задан и хозяин, это тоже было удивительно, решил на него ответить. Он мог отшутиться, увести куда-нибудь в сторону, но решил этого не делать.
Та напряженность, что ощущалась в хозяине все это время, будто бы сгустилась в нем до видимого всем состояния. И в тоже время гостям показалось, что он вздохнул с каким-то болезненным облегчением. Будто ждал этого вопроса. Сам вопрос был ему неприятен, но ответ на него должен быть дан. Некуда деваться. Он был похож на человека припертого в углу. Казалось это чувство, человека загнанного в угол, снимало с него те запреты, которые связывали его, мучили, не давали выговориться. Он будто стряхнул с себя невидимые путы и получил долгожданную свободу. И на мгновение обрадовался этой свободе.
Он повертел рюмку в руках, зачем-то поднес к глазам, наверное чтобы полюбоваться игрой теней освещенного люстрой вина, и обратился к женщине, пристально глядя ей в глаза.
- Вера, было понятно что так эту женщину звали, - можно я, вместо ответа тебе, расскажу одну небольшую сказку?
Понятное дело, не только Вера но и все гости, испытывавшие чувство неловкости, и молодая женщина, выполнявшая роль хозяйки, принадлежавшую некогда другой, выразили горячее желание эту самую сказку послушать. Им явно не нравился этот вопрос, его скрытый смысл. Но он был задан и на него надо было отвечать. В то же время, за столом сидели вовсе не дурачки, они уже конечно было наслышаны кое о чем случившемся в жизни этого человека. И попытка хозяина, она так была воспринята всеми, перевести разговор на что-то другое была встречена с некоторым облегчением.
- Ну что же, начнем. Времени у нас навалом. - грустно улыбнулся хозяин. Да и история-то невелика, как та сказка, которая быстро сказывается.
- Жила была одна семья. А дело, надо сказать, происходило в лихие девяностые, в самом их начале. Семья как семья. Таких были миллионы. Впрочем, что же это я в прошедшем времени? Муж, жена, трое детей. Назовем мужа Ваней, а жену, ну скажем, Таней.
Иван, опять же как многие и многие в то злое время, потерял работу. Таня же работала. Но вы все знаете как тогда было, зарплата вовсе не следовала из того, что ты работал. В общем было трудно. Было очень трудно. Так трудно, что и не высказать. Не раз Иван скрипел зубами, глядя как Таня приносила домой ма-а-аленький кусочек дешевой колбасы. Почему-то именно этот махонький кусочек трогал его больше всего. Ненависть к тем кто был виной такой жизни, кто разрушил его идеалы, кто лишил нормального будущего его детей тогда достигла в нем пика да так и вмерзла в него навечно. Но это совсем другая песня, как говорится.
Были моменты когда он уже готов был уйти из этого поганого мира. Но, вы будете смеяться, его удержала мысль о том как он будет висеть в петле с синим высунутым языком. Б-р-р. Это, конечно, шутка. Удержала его от рокового шага Таня. Своим спокойствием, своим пониманием того, что с ним происходит. Своей поддержкой. И он был ей благодарен. Он тысячу раз благодарил бога, в которого никогда не верил, за то, что ему досталась такая жена.
Некоторое время спустя, Ивану удалось наконец пристроиться. Потом он даже стал небольшим начальником. Стало легче. В общем, казалось, прорвались. Но тут опять подперла беда. Организация где работала Таня разорилась и исчезла как утренний туман. Правда такой уж непереносимой трагедией это уже не было. Иван работал в государственном учреждении, зарплата хоть и с многомесячной задержкой все же выплачивалась. Жизнь продолжалась. Но Таня, видимо, не хотела быть обузой в семье и пыталась всячески трудоустроиться.
Однажды она встретила его радостная такая. Нашлась работа. Ее принял в малюсенький магазин на работу продавцом частник. Ну вы помните их, тогдашних бузинесменов. Толку чуть, но гонора! Они тогда искренне чувствовали себя хозяевами жизни. Думали, что, наконец-то, пришло их время. Теперь-то мы знаем чем это все кончилось в своем большинстве. Но тогда было по другому. Иван был доволен. Не столько из-за трудоустройства, сколько из-за радости Тани. Он же понимал, что это такое. Жизнь вроде снова стала налаживаться.
Но некоторое время спустя, Иван стал замечать странные вещи. Они, эти странности, были какими-то мелкими, малозначащими. Стоило ли на них обращать внимание? И он не обращал.
Это как вроде бы вы читаете книгу в полутемной комнате. Вы лежите на кровати, на тумбочке горит настольная лампа. Возле вас светло, но по углам полумрак. У вас в руках интересная книга, не оторвешь. И вдруг будто что-то метнется в темном углу. Какая-то тень. Мелькнет и исчезнет. Вы вскидываетесь. Какая еще тень? Что за чертовщина? Показалось. Ничего там нет. И вы недовольный собой продолжаете читать дальше. И вас не настораживает мысль о том, что вот жена, в полный голос позвавшая вас, не может оторвать от чтения, а какая-то призрачная тень может. Ведь что-то же, в конце-концов, привлекло ваше внимание, что-то же там было. Пусть всего лишь видимость движения, всего лишь ощущение какой-то иной скрытой от вас реальности. Но реальности страшной, нависшей над вами неотвратимой угрозой, не осознаваемой вами, но от этого не перестающей быть реальной.
Ну не пришла Таня домой на обед, хотя и жили они рядом. Работы же много! Отчетность готовила для тогдашней, только входящей в силу, налоговой инспекции. Ну пришла после работы в десять часов вечера. Так ездила в областной город к оптовикам за товарами. Дак, склады вроде как и не работают до полуночи. Машина сломалась. Старенький шиньончик, какой с него спрос? Да и то правда. Ваня воспринимал все это спокойно. Ну что тут придираться к мелочам. Ну тень, она и есть тень. Мелькнула и пропала. Подумаешь!
Надо сказать, что сам Иван по характеру был трудоголиком. Где бы он ни работал его рабочий день меньше десяти-одиннадцати часов не продолжался. И хотя его контора располагалась совсем рядом с магазинчиком где работала Таня, городишко-то совсем малюсенький, он довольно редко к ней заходил. За что потом себя казнил. Ну, так случилось. Никуда не денешься.
И вот как-то в полдень он, выкроив свободную минутку, забежал в магазинчик. Таня, стоя за прилавком, разговаривала со своим хозяином. Ну разговаривала и разговаривала. Было бы странно если бы было наоборот. И тут ни с того, ни с сего Иван неожиданно почувствовал как что-то кольнуло в сердце. Куда-то сразу пропало желание заходить внутрь. Он попятился, закрыл дверь, сам не понимая почему. В тот миг, когда он уже пытался закрыть ставшую вдруг непослушной и какой-то угловатой, дверь, хозяин повернулся, наверное его привлек скрип петель, увидел Ивана, приветливо улыбнулся, махнул приглашающе рукой, мол, заходи. Но Иван продолжал пятиться. Таня никак не отреагировала на его появление. Выйдя на улицу, он недоуменно остановился. Что это со мной? Почему я не зашел? И тут до него дошло. Ему было плевать на этого кавказского дельца, не он был причиной. Причиной было поведение Тани. Она просто его не заметила! И это больно резануло. Выдумываю всякую ерунду, осадил он себя. Опять начинаешь копаться там где не нужно! И хотя в магазинчик так и не вошел, из головы этот случай выкинул. До поры, как оказалось.
И пора эта не заставила себя долго ждать. Как-то на обеде, Тани опять не было дома, он неизвестно к чему включил видеомагнитофон. В обед он никогда ничего такого не делал. Видеомагнитофон этот был у них уже довольно продолжительное время и к нему накопилась целая видеотека. Ну, кассет двести, было точно.
- Вот как у меня сейчас, - улыбнулся рассказчик и махнул рукой в сторону стенки, секция которой была туго забита видеокассетами. Видика уже нет, а кассеты есть. Ну ладно. Поехали дальше.
Что заставило нашего Ваню взять именно эту кассету? Одну из нескольких сотен, ничем не выделяющуюся из ряда других. Правда, она была без ярлычка, но таких стояло немало. Может действительно у нас у каждого за спиной стоит дьявол, ухмыляется так это подленько и ждет подходящего момента, чтобы лишь слегка, лишь чуть-чуть подтолкнуть под руку там, или ногу, или еще что-нибудь сотворить, но главное в нужном для него направлении. А там уже процесс пойдет сам. Он бы мог никогда не просмотреть эту запись и ничего бы не случилось. Впрочем, это вряд-ли, как говорил герой фильма. Жить по лжи не возможно. Истина бы вылезла непременно, не в этот раз, так в другой. Иван вставил кассету...
Рассказчик помолчал, собираясь с силами, видимо покинувшими его в этот момент. И увидев в глазах слушателей непонимание причины этой его заминки, рассмеялся.
- Блин, вишь какой я артист стал, ребята. Прямо по Станиславскому шпарю. Настолько вжился в образ, что даже стал сопереживать. Хоть и сказка!
Слушатели молчали, никак не прореагировав на его реплику. Он вздохнул и продолжил.
Не было в той видеозаписи ничего такого особенного. На экране сидела женщина. Сидела за столом заваленным бумагами. Что-то там писала. Точнее будет сказать, делала вид будто пишет. Так, черкнет что-то и опять поднимет голову. Она почти все время молчала, лишь обронила несколько фраз, что-то о видеосъемках и фотомоделях. Камера двигалась туда-сюда, как бы искала лучший ракурс, лучший вид на объект. По хриплому дыханию курильщика было понятно, что камеру держит мужчина.
- Тогда в основном курили только мужчины, - вновь отвлекся рассказчик. - Как я тут, один из всех, дымлю. Никак, блин, не брошу. Вот уж зараза так зараза!
Не думайте, не было там никаких извращенных сцен. Вообще ничего, кроме женщины, там не было. Дело было в другом. И это другое, будто вспышка молнии, будто яростный всполох ядерного взрыва, разорвало в клочья Ванино сердце. Оно вдруг раскололось, как дешевая фарфоровая поделка, на мелкие части, забрызгав все чувства, всю несчастную Ванину душу фонтанами брызнувшей крови. Рвануло и упало вниз. Рухнуло. Глубоко-глубоко. До самого центра планеты. Вы скажете, что так не бывает. Бывает. Только для этого нужно испытать страшную, нечеловеческую, всесокрушающую боль. И вслед за этой болью, как и должно в этой проклятой жизни, пришло озарение. Пришло понимание причин всех тех мелочей, несуразностей, которые были всегда перед глазами, которых никто и не думал скрывать и лишь ты сам, не желая их признавать, отказывал им в существовании.
Эти зовущие, кокетливые, бросаемые как бы мимоходом исподлобья, на державшего камеру человека, взгляды. Эти горящие как звезды глаза, этот грудной, с какими-то бархатными обертонами голос, эти грациозные жесты, плавные полные очарования движения юной женщины, будто и не родившей троих детей, влюбленной женщины. Тани! Тани!!!
- Она никогда так не смотрела на меня, никогда не говорила со мной таким голосом, - обреченно подумал Иван. Неужели вся жизнь была ложью? Неужели этот мерзкий клочок пластика оказался умнее и проницательнее его? Но она же любила его! Или это он так лишь думал в своем тупом непонимании? Он обездвижил. Мысли куда-то пропали, все до единой. Голова загудела как пустая высушенная тыква. Лишь где-то там, далеко-далеко, на самом краю мироздания раздался подленький гнусавый смешок. Нет, это был вовсе не смех. Это были слова. Слова записанные на пленку. Для увековечивания. Тем самым голосом, который и ожидал услышать Ваня и который был так похож на мерзкое хихиканье.
- Ты закрылась? - спросил он мимоходом.
- Да! - ответила она.
Все!
И этот вопрос, и этот ответ, простые как атом водорода, произнесены были таким обычным тоном, так естественно и непосредственно, что сразу становилось понятно: они звучали тут часто.
Потом был провал. Полный и абсолютный. Такого не бывает даже после большого перепоя.
Очнулся он в своем рабочем кабинете с гитарой в руках. Как и зачем принес ее на работу ему самому было не понятно. В хаосе мыслей лишь изредка прорывалось глупое удивление, как же так, почему до сих пор окружающий мир не лопнул, не взорвался тысячью осколков от его боли. Всю оставшуюся половину дня помнил также плохо. Что-то кому-то говорил. Кажется даже пытался кому-то объяснить на счет гитары, что-то лепетал про настройку. И с ужасом ждал наступления вечера, момента когда нужно было возвращаться домой. Как мог оттягивал этот миг. Но время неумолимо.
Он шел домой как на казнь. Каждый его нерв вибрировал словно натянутая струна. Голову долбила одна и та же мысль: «Что делать?». Он бы не удивился, если бы вместо своего дома увидел зияющую воронку, даже больше, эта воронка в нынешнем состоянии была более соответствующей произошедшему. Но воронки не было, а Таня встретила его как обычно. Может быть немножко веселее чем обычно но так, не очень заметно. Хотя эта веселость показалась ему чуточку нервной и даже, может быть, вызывающей. Но что только не кажется в расстроенных чувствах.
Поняла ли жена, что он видел эту пленку? Неизвестно. Да если и поняла то что за дело. Для нее на пленке не было ничего ТАКОГО. Влюбленный человек всегда слеп, он не видит и не воспринимает никого кроме объекта своей любви. Недаром у этого чувства наркотическая природа. Правда, кассета на следующий день как-то таинственно исчезла. И он найти ее уже не смог, как ни старался. Очень старался. Искал ее с тайной мыслью, что там ничего такого нет, что это его больное воображение нагородило невесть что. Сейчас он найдет эту проклятую кассету, вставит в этот трижды клятый видеомагнитофон, а там какой-нибудь боевик.
Может это опять были проделки того, Поганого? Показал, подлец, и спрятал. Но какие-бы отвратительные цели не были у того, ухмыляющегося из-за плеча, Иван был благодарен ему за те мгновения пронзительной правды, того всесокрушающего чувства понимания истины, которая открылась ему в этот ужасный миг. Ибо она разрушала весь его мир, всю его жизнь делала никчемной.
Должна ли была его ненависть убить, покарать их? Может быть он что-то такое и сотворил бы, но тот ступор, в котором он пребывал несколько дней, так парализовал его, что он оказался уже ни на что не способным. Даже на праведную кару. Может быть еще и потому что он ее по прежнему любил. Как вы думаете? Нет, не простил. И не простит до самой смерти! Но руку все же поднять не смог. Более того, продолжал жить как прежде, вот что удивительно. Впрочем, какой на хрен, как прежде!
Прошло несколько дней. Иван все не мог успокоиться, все не мог решить что же ему делать. Это было мучительно. Он стал плохо спать. Дымил и дымил, даже ночью, чего никогда в жизни не делал.
Последняя капля упала в одну из таких ночей. Был май месяц, время настоящей сибирской весны. Уже перед самым утром Иван, проворочавшись всю ночь с боку на бок, вышел на улицу покурить. Они жили в отдельном собственном доме. Высмолил сигареты три подряд. В голове, отравленной никотином, загудело. Слегка подташнивало. Но это стало уже обычным его состоянием в последние дни. Он не обращал на это внимания.
Нет большего разочарования нежели разочарование в своем идеале. Эта простая истина так банально бесхитростна, что мало кто задумывается над ней. Но когда грянет! Когда схватит мертвой хваткой за глотку! У-у-у...
Иван считал их брак своим счастьем. Любил детей и боготворил жену. При этом уверовав, что и она также относится к нему. Он никогда не считал необходимостью как-то искусственно стимулировать чувства между ними, вот глупость же. Считал это ненужным, чем-то мелким и вульгарным не достойным ни ее, ни его. Ну не объясняешься же в любви к своей руке или сердцу. Для него это было так естественно, что не требовало дополнительных доказательств. Считал их любовь вечной.
- У меня самая лучшая в мире жена, - говорил он чужим людям, но никогда, какой ужас, своей жене. Наш брак заключен на небесах, любил повторять. Подтверждением тому долгое время были дети. Да об этом говорила вся предыдущая жизнь, черт возьми! И вот оказалось, что богиня вовсе не богиня, а простая подлая баба. Надо было что-то делать, но что.
Вернулся в спальню. Лег на кровать и стал опять рыться в том сумбуре, что царил в голове. Отчаянными усилиями пытался найти объяснение всему происходящему, оправдание поведению жены. И чем больше времени проходило тем больше укреплялась в нем мысль, что надо сделать вид будто ничего не происходит. Пока. А там уж что-нибудь придумаю. «Терпеть, надо стерпеть, - твердил он себе. Может быть я не прав, может быть все совсем не так как мне кажется. Я же не стоял у них в ногах! И дети. Что будет с детьми? Да и я ведь не белый и пушистый. И там вел себя не правильно, и тогда сказал не то. Я был плохим мужем, ищи вину в себе!».
Дурачком, однако, он не был. Разумом понимал все, правильно понимал, но сердце! Сердце не хотело этого признавать. Оно, глупое, на что-то надеялось.
Жена заворочалась под боком, сонным движением обняла его и что-то сказала. Она никогда раньше не говорила во сне. Поэтому он удивился, но тут же и забыл. Прикосновение теплого ласкового тела Тани, ее ровное родное дыхание ощущаемое плечом расплавили Иванову душу. В этот краткий миг, поперек всех его смятенных чувств, поперек боли в страдающей душе, поперек всего на свете, дьявол его забери, он готов был все забыть. Этот кровоточащий комок чувств сплетенный из любви и ненависти, стыда и раскаяния, жалости к себе, жене, тревоги за детей наконец лопнул, выбив дыхание из груди. Он понял, что решился, переборол себя и от этого на душе стало легко и спокойно.
В этот миг жена заговорила снова, четко громко и внятно произнесла: «Гарик! Гарик, любимый!...»
Рядом рванула сверхновая. Не пламенем, но ледяным холодом какой может родиться лишь в аду человеческой души. Отнялись руки, ноги. Затвердели легкие — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Паралич. Полный. И ничто не рухнуло в мире! Не побежали вспять реки! Не закачались горы! Ну что для Вселенной такая маленькая, такая ничтожная ее частичка как Ванечка, Ваня, Иван, Иван Николаевич!
Прошла минута, вторая. Крутившаяся в бесовском хороводе спальная начала останавливаться. Кровать приняла положенное ей горизонтальное положение. Вернулось ощущение рук и ног. Пришла какая-то нечеловеческая легкость, сменившая холод ударной волны. Пришло решение.
Он осторожно поднялся, чтобы не потревожить жену. Уже не обращая внимание на бессмысленность всех этих предосторожностей. Тихонько оделся, взял со столика сигареты, зажигалку и, даже не обувшись, вышел вновь на улицу. Так и шел всю, не очень длинную, дорогу босой, это оказалось даже приятно, сначала по асфальту улицы, потом по травянистому берегу речки, потом по высокой крутой насыпи. Насыпь оказалась усеянной острым гравием и он почувствовал боль, но разве можно было сравнить ее с Болью. Пятная дорогу брызгами крови, Ваня прошел до середины моста, сел на металлическую балку и стал смотреть на загорающуюся зарю. Рождался теплый, светлый, весенний день. Закурил. Вкус табака вызвал отвращение, захотелось выбросить эту гадость, с которой он боролся долгие годы, да так и безрезультатно.
Его остановил далекий тянущий душу звук. В первое мгновение он даже не понял что это было. Потом стало ясно. Он еще подождал немного, глядя на сигарету. Затем встал, швырнул окурок в темную воду речки, вышел на средину железнодорожной колеи и стал ждать приближающуюся Судьбу.
Жизнь банальна! Так всегда. Одним удача и победы, а по другим, словно асфальтовый каток, прокатываются все беды, какие только существуют в этом мире.
…
Ошарашенные слушатели молчали.
Рассказчик грустно улыбнулся, покивал кому-то своей седой головой и сказал: «А вы что же, думали я о себе рассказываю? … А впрочем, может быть бывает и так, что тело остается жить, хотя душа разорвана в клочья тепловозным буфером». И стала Таня жить долго и счастливо. Ну сказка же. А у сказки обязательно должен быть хороший конец. Не правда-ли?
